Вдова Окуджавы: "Я не считала мужа гением и переписывала его стихи"

— Ольга Владимировна, в день Победы Булату Шалвовичу исполнилось бы 89 лет. Вы делаете многое для того, чтобы его имя не забывали. Как сейчас живет вдова известного барда? 

— Живу на пенсию, которая у меня уходит на лекарства, без них я существовать не могу. Помогают исчисления за авторские, иначе совсем загнулась бы. Хотя раньше никаких авторских не было, никто с Булатом вообще не считался. Он никогда не видел таких шикарно изданных книг, какие вышли после его смерти. Причем одна прекраснее другой. Сегодня Окуджава разобран на цитаты. Я вижу, что он нужен людям.

— Несколько лет назад писали, что у фонда Окуджавы на Арбате отбирают помещение, а дом-музей в Переделкино хотят закрыть. Как сейчас обстоят дела?

— Мы стараемся своими силами выживать. Во всяком случае, в музее в Переделкино — точно. Я бедная, но честная. Много в жизни унижалась, и у меня нет больше сил. Что поделать, если Булат Шалвович не в чести у нашей власти. А ведь в нашем музее побывало больше полумиллиона человек. И это не зеваки с улицы, не олигархи. В основном учителя, библиотекари, научные работники. Привозят детей, больных аутизмом, лечить Окуджавой. И нам показывали, как эти дети потом поют песни Окуджавы. У них сразу другие лица становятся.

— При жизни у вашего супруга было много врагов, но и друзей предостаточно. Поддерживаете ли вы с ними отношения?

— Многих уже давно нет на этом свете, а кто есть — от меня отвернулись. Вот Евгений Евтушенко и сейчас называет себя другом Окуджавы, но что он может? Чтобы выжить, он  сам должен зарабатывать в Америке, в нашей стране свою семью не прокормит. Когда бывает в Москве, заходит, бесплатно выступает на вечерах Окуджавы. Если бы он мог, обязательно помог бы. А так... Жалко, что нет с нами Володи Высоцкого. С ним я была бы как за каменной стеной. Он бы меня в обиду не дал. Но его нет и защитить меня некому.

— Люди искусства, как правило, крайне сложные в обычной жизни. Скажите честно, вам трудно было жить с гением?

— Я никогда не идеализировала мужа и не считала его гением. У нас вообще было ироническое отношение к себе. И Булат Шалвович это культивировал. Но все было замечательно, иначе мы не жили бы вместе. А может, я была стервой, которая истязала его всю жизнь, изменяла, а он бедный страдал?

— Может быть, наоборот? Окуджава сам признавался, что был не без греха. Вы прощали ему увлечения?

— Он никогда не говорил, что влюблялся, имея в виду свою жизнь после нашей встречи. Все романы были у него до меня. Может, конечно, влюблялся и при мне, но я об этом не знаю. Если бы узнала, то ему пришлось бы очень плохо. Я не из тех дам, которые смиряются с такими вещами. Я всю жизнь любила своего мужа и обожаю его сейчас. Я и замуж после его смерти не выходила. И никакие певички, говоря о своих романах с Окуджавой, мне повредить не смогут.

— Ну после такого мужчины, вы и смотреть на других не могли.

— Просто никто, кроме него, мне не был нужен. Можно сказать, что я сейчас совсем не я, а какая-то другая бабушка, которая руководит, что-то делает, суетится и очень сожалеет, что ввязалась в не свойственные ей вещи. Если бы в первую минуту я сказала тем, кто пытался отобрать у меня музей: "Берите все. Свою жизнь я прожила", жила бы сейчас прекрасно на отчисления от авторских. Чувствовала бы себя обеспеченной дамой, немолодой, но со своими воспоминаниями. Растила бы внуков и розы на балконе. И все было бы замечательно. Но я встряла в это, а все думают, что во всем этом есть какая-то корысть. Уверены, что я что-то за это имею или самоутверждаюсь. Но зачем мне уже самоутверждаться? Я сорок лет была женой Окуджавы. Прожила с ним всю жизнь.

— И к тому же были единственным человеком, кто мог его критиковать, давать ему советы в творчестве. Он прислушивался к вашим нравоучениям?

— Как правило, да. Я ведь и строчки в его стихах могла поменять. Недавно нашла в своих бумагах стихотворение, где он одно слово зачеркнул и написал другое, а я внизу своим почерком добавила: "Прежнее было лучше. В новом сборнике это нужно переделать". И он, бедняга, переделывал. Хотя в одном сборнике вышло стихотворение, где я заменила одну строчку, и стало хуже. Мне сейчас очень стыдно за это. 

— А вы не хотите мемуары написать и рассказать о вашей совместной жизни, так сказать, из первых уст? 

— Если я их даже и написала, то сожгу. Я старенькая бабушка, давно живу на свете, и вижу, сколько лжи нынче на мемуарном поле. Все сочиняют, самоутверждаются. Мне кажется, это конкуренция у гроба, не хочется становиться с ними на одну доску. Если писать, то нужно всех разоблачать, а я этого не хочу. Пусть Господь их разоблачит.