Николай Досталь в Евпатории не только впервые увидел море, но и решил стать режиссером. Фото: В. Серебрянская
– Николай Николаевич, во многих ваших фильмах через судьбы человеческие раскрывается непростая судьба целого государства. Не исключение и ваша новая картина "Раскол" о патриархе Никоне. Это ваша личная боль о мытарствах современной России?
– Каждая картина для создателя фильма – это что-то наболевшее. Поэтому когда я, к примеру, снимал "Штрафбат", мне хотелось рассказать о войне, о такой трагической странице истории нашей страны в двадцатом веке. Когда снимал "Завещание Ленина" – о Варламе Шаламове, хотел рассказать о не менее трагической странице – о репрессиях, ГУЛАГе. А "Раскол" – это, по-моему, самый трагический период, давняя, глубокая история – раскол Русской православной церкви. Поэтому я не могу так выпячивать себя, вот, мол, это прямо моя боль, самая сильная… Это просто то, что меня волнует, интересует. И мне кажется, что и зрителям интересно узнать какие-то новые или малоизвестные страницы нашей истории, в чем-то даже мифологизированные. Мы со съемочной группой постарались сделать все более объективно, объемно, всесторонне рассказать о том, что было в середине семнадцатого века. Для меня эта картина сейчас самая сложная, самая большая, дорогостоящая, в ней двадцать серий. Что я хотел этой работой выразить? Как говорил Солженицын, "Не было бы семнадцатого века – может быть, не было бы и семнадцатого года". Этот раскол был самым мощным в истории России, и на те грабли, которые мы обронили тогда, мы наступаем каждые сто лет.
– А из ваших предыдущих киноработ какая вам особенно дорога?
– Все фильмы для меня – как дети. И не выделить одного… Например, помню замечательную мою картину, мне она близка, по повести моего любимого писателя и драматурга Михаила Михайловича Рощина, "Шура и Просвирняк". Картина 1987 года, вышла как раз в бурное время перестройки, вроде бы незаметная, а для меня она очень ценна. "Облако-рай" 1991 года, "Петя по дороге в Царствие небесное". Еще "Штрафбат" – мне очень близка эта тема, в ней есть и реальные факты, не только режиссерский вымысел. К нам, между прочим, были претензии со стороны некоторых военных, что мы где-то по сюжету нарушали уставные порядки. А с другой стороны, один штрафник, которого сейчас уже, к сожалению, нет в живых, дал фильму очень хорошую оценку: "Ребята, вы, может быть, исказили частности, но не соврали в главном". Главное для нас было – донести, рассказать зрителям всей России, что штрафники тоже внесли не один кирпич, а помогли в целом укрепить фундамент Победы. Но они подзабыты, о них мало писали. Так что для всей команды актерской это что-то вроде миссии, которую мы все вместе выполнили. Картина для меня ценна также тем, что и мой отец прошел войну. Могу сказать так: ни за одну свою картину мне не стыдно.
– В России, кстати, стало модным привлекать к большой политике людей творческих профессий, использовать их популярность для раскрутки политических брендов. И надо сказать, ваши коллеги из числа режиссеров, актеров охотно принимают эту игру. Как вы относитесь к такой конъюнктуре в кинематографической среде?
– Я отношусь к такой конъюнктуре отрицательно. При этом не могу осуждать коллег, идущих в политику. Но считаю, что человек, который занимается искусством, кинематографом, должен быть вне текущей, вне сегодняшней политической жизни. Конечно, у него, как и у меня, есть свой взгляд, своя точка зрения на политику, на то, что происходит в нашей жизни. Но я свои взгляды выражаю только с помощью голосования, то есть иду голосовать или не иду. Голосую за то или за другое, за того или иного политика – вот мои политические пристрастия, и я стараюсь выражать их таким образом. И если что-то происходит в моих фильмах – если там прочитывается мое мнение – значит, так тому и быть. Что-то, видимо, проходит и через мои фильмы. Но я вообще сторонюсь явной, активной политики. Считаю, что интеллигенция должна быть если не в оппозиции к власти, то хотя бы от нее держаться немного в стороне, чтобы более объективно смотреть на то, что происходит. Если же она прильнет к власти или растворится в ее объятиях, я не думаю, что она сможет зрителям, читателям рассказывать что-то в своем творчестве объективно.
– Вы известный режиссер, фигура заметная. Предлагали ли вам президент или премьер-министр России влиться в ряды тех же единоросов?
– Нет, не предлагали. Быть может, мои фильмы не дают повода для таких предложений. Надеюсь на это. Потому что у нас в стране, например, отношение к тому же Сталину очень неоднозначное, а у меня оно однозначное. Так что в этом, думаю, меня сторонятся, и правильно делают.
– Как вы относитесь к цензуре на телевидении, в кино? Принципиально – должна ли она быть и в каком виде?
– Конечно, как любой режиссер, любой человек творческой профессии, я к цензуре отношусь отрицательно. Да и такой уж прямой цензуры в России сегодня нет.
А вот что происходит на телевидении – это отдельный случай. Мне кажется, помимо самоцензуры, которой, конечно, я не вижу у руководителей каналов и у тех, кто работает для телевидения, пора создавать попечительские советы – мы очень пугаемся попечительских объединений, которые могут отсматривать то, что происходит на телевидении. Но, может быть, они в какой-то форме и необходимы, только и тут все зависит от состава: кто будет в этом попечительском совете, какие люди, какой у них уровень образования, уровень общественного чутья, что ли. Они ведь должны чувствовать, что возник перехлест на телевидении – идут такие передачи, которые, прямо скажем, совсем не нужны сегодняшнему зрителю. Таких, мне кажется, подавляющее большинство. Или если они кому-то нужны, значит, надо их показывать после двенадцати часов ночи, как во всем мире. У нас же они идут в прайм-тайм. Словом, к цензуре явной, идущей от государства, у меня отношение отрицательное, а вот самоцензура должна быть.
– В свое время известный советский режиссер Михаил Калик покинул страну потому, что не видел в ней свободы творчества. Сейчас же, согласна с вами, такая свобода в России имеется – снимать в кино можно все и в любом виде. Только вот не все, что снято и показывается зрителю, укладывается в общечеловеческие рамки. Для вас свобода – это что? Свободны ли вы сами?
– К счастью, в своей фильмографии я снимал то, к чему у меня был интерес, что мне хотелось. Я не снимал какую-то агитку, что-то по заказу или ради денег, такого не было. И мне в этом смысле повезло. А по поводу свободы… я вот говорил о самоцензуре, опять-таки, у каждого творческого человека, у каждого режиссера должна быть свобода внутренняя. Если ты ощущаешь – что-то позволительно на экране показывать, значит, ты это показываешь. Ты сам должен чувствовать, что можно, а что нельзя. Потому что действительно такой вот явной цензуры сейчас нет – и слава Богу. То есть человек может свободно выражать то, что ему кажется интересным для зрителя – пожалуйста. Сейчас, скорее, проблема в том, чтобы найти финансы для выражения того, что ты хочешь, – свободной мысли или своего какого-то видения. Свобода есть. Для меня она, конечно, существенный результат того, что произошло после 1991 года, и это, пожалуй, главное завоевание. Хотя при этом она меньше всего существует на телевидении, потому что оно более подвластно государственному давлению. Тот же фильм "Раскол" я снял без каких-либо купюр, никто не давил на меня, ничего не запрещал – я снял фильм и преподнес зрителю в том виде, в каком хотел. Единственное, "Раскол" изначально планировали показать на канале "Россия-1". Но, как уже сказал один журналист, "картину сослали на "Культуру", а она покрывает меньшую площадь. Сослали почему? Такая версия: руководство есть самое высшее, в декабре – выборы. Как картина называется? "Раскол"? Не ко времени – картину с таким названием показывать всей стране. Вот одна из версий, почему фильм ушел на "Культуру". Зато – нет худа без добра – картина шла в эфире без рекламы. Для режиссера это просто подарок, что нет рекламных вставок, фильм был показан целиком. Так что везде свои плюсы и свои минусы.
– Вам самому как зрителю фильмы каких режиссеров интересны?
– Из того, что я смотрел с большим интересом в этом году, – фильм Ларса фон Триера "Меланхолия", могу отметить как очень сильную, мощную картину. Это сейчас один из ведущих режиссеров в мире. Хотя он и засветился в скандальной истории в Каннах на кинофестивале, когда его удалили за не очень уместные высказывания о фашизме и Гитлере. Это, считаю, он ляпнул, не подумав. Но по его фильмам этого не скажешь. Вот что касается зарубежных картин. А в России я бы отметил работы молодых режиссеров, у нас их целая плеяда. Например, Василий Сигарев и его картина "Волчок". Фильм Алексея Мизгирева "Бубен, барабан". Также из молодых – режиссеры Борис Хлебников, Павел Бардин. Еще Алексей Федорченко снял интересное кино, заслуживающее внимания, – "Овсянки". Алексей Попогребский – "Как я провел этим летом". Не могу сказать, что эти картины безупречны, но, по крайней мере, это та молодежь – относительная, многим из них уже под сорок, – и те режиссеры, которые интересны для нашего российского кино, будущего и сегодняшнего.
– Николай Николаевич, в вашем творческом арсенале есть ведь и актерские работы…
– Да, но их очень мало. Мой дебют в кино – роль Сашки Кригера в фильме "До свидания, мальчики!", который снимался в Евпатории. Как я попал на эту роль? Меня увидел режиссер Михаил Калик на "Мосфильме" и пригласил попробоваться. Я ведь по сути не актер, а просто внешне, чисто визуально, видимо, подходил как типаж – еврей Сашка Кригер. Я и не играл вовсе, а просто жил, вел себя органично, делал то, что подсказывал Михаил Наумович. Для меня съемки фильма по повести Балтера – это моя юность. Первый раз я приехал на юг, первый раз увидел море. Почти приключение – счастью не было предела.
Женя Стеблов так серьезно говорит о своем грузе ответственности на съемках этого фильма. А я вот испытывал полную безответственность. И меня защищал и Калик, и Балтер. Я был не актер, а именно типаж. Поэтому мне было гораздо легче.
– Какой вам после Москвы показалась тогда, в 1964 году, Евпатория?
– Очень провинциальным городком, маленьким. И мы приехали в феврале–марте, никакой зелени, все "просвечивается". Главным же для меня было море. Потому и все остальное казалось прекрасным, даже холодная морская вода. Нам же ее не подогревали, не лили горячую из чайников (смеется).
– А что вам дает стимул жить и работать?
– Сложный вопрос (смеется). Наверное, любовь… Она ко всему. Любовь к своей семье, к своей профессии, работе, своему месту жительства, к своим друзьям, которым я верю, доверяю, они искренне интересуются моими работами. И вообще жизнь – это такой подарок! Надо относиться к ней бережно. Лауреат Нобелевской премии врач Альберт Швейцер очень хорошо сказал, и я могу подписаться под его словами: "Мой опыт пессимистичен. Но моя вера – оптимистична".
РЕЖИССЕР "ШТРАФБАТА"
Имя: Николай Досталь
Родился: 21.05.1946 в Москве
Карьера: В 2008 году присвоено звание "Народный артист России".
Родился в семье кинорежиссера Николая Владимировича Досталя. В 1971 году окончил факультет журналистики МГУ, а в 1981-м – Высшие курсы сценаристов и режиссеров (мастерская Георгия Данелия). Режиссерский дебют – фильм "Ожидается похолодание и снег" (1982).
Международную известность Досталь получил благодаря своей картине "Облако-рай" (пять призов, в том числе "Серебряный леопард" на кинофестивале в Локарно, приз "За разрушение барьера между фильмами для избранных и кино для всех" на "Кинотавре" в 1991 г.).
Среди самых известных работ Николая Досталя – "Шура и просвирняк" (1987), "Маленький гигант большого секса" (1992), "Мелкий бес" (1994), "Полицейские и воры" (1998), "Коля перекати-поле" (2005). Популярный телесериал "Штрафбат" в 2005 г. удостоен премии "ТЭФИ" в номинации "Телевизионный художественный сериал". А картина "Петя по дороге в Царствие Небесное" получила первую премию ("Золотой Святой Георгий") на 31-м Московском международном кинофестивале. В сентябре 2011 г. состоялась премьера 20-серийной телевизионной работы Николая Досталя "Раскол", получившей широкий общественный резонанс.