Фото: Яна Викторова
Яркое детское воспоминание – мы идем с бабушкой мимо детского сада, и видим старичка, который плачет, держась руками за ограду. "Почему Вы плачете, что-то случилось?" "Я не могу вспомнить, где мой дом, и мне страшно". Бабушкиным страхом еще долго было то, что с ней когда-то может случиться такое же. Именно страх старческой потерянности, когда из-за провалов в памяти нельзя вспомнить и объяснить, где ты живешь и кто ты ещё долго преследовал бабушку.
На этой неделе потерялась мама моей приятельницы. Пошла в Станицу и пропала. Она живет сама, сама может обслуживать себя, и для всех ее близких оказалось открытием, что бабушка может так растеряться там, где бывает нечасто. Она кружила по Станице, не могла найти мост. Стояла и плакала, снова шла. Возле нее остановился таксист, который предложил ей подвезти ее и, провезя с десяток метров, взял со старушки 200 грн. И она снова стояла и плакала, потому что не могла понять, как ей идти дальше. Но, знаете, мир ведь не без добрых людей. И ей помогли перейти блокпосты и мост, держа за руку. Но эта вот старческая беспомощность, которая делает стариков очень похожими на детей, поражала. Она приехала в Луганск, чтобы предпринять путешествие в Станицу. Она сама перешла мост, остановилась в Станице и прошла идентификацию. А потом она не могла вспомнить, как ей идти назад. И счастье, что в мире есть разные люди и есть те, кто взял ее за руку и повел как беспомощного ребенка за собой.
Я хочу сказать о доброте. Ее не стало больше или меньше, но она стала какой-то другой. Она как вспышки на небосклоне – иногда тебе хотят помочь те, от кого ты этого не ждешь, и, пожалуй, они не ждут этого от себя и сами. Иногда ты горячо обжигаешься о черствость, потому что к ней ведь тоже привыкают, как привыкают и к войне. И, кажется, что эта нарочитая холодность была всегда, потому что привыкнуть можно вообще ко всему…
Моя случайная знакомая была плохо одета. Она стеснялась морщин и своего беззубого рта, стараясь прикрыть его ладошкой. И она говорила и говорила – о том, что летом 2014 года в ее дом попал снаряд. Балки начали гореть и трещать, шифер лопался, а от упавшей крыши погибли все ее куры, которых она растила месяц. И сейчас она живет в сарайчике без печки, и ей стыдно это рассказывать, потому что это ведь тоже поймут не все. Она плохо спит, она просыпается во сне от этого звука – треска балок, съедаемых огнем и запаха паленых перьев тех красавиц-курочек. А еще она просилась к соседям в погреб, чтобы было не так страшно. И она стала сильно бояться после этого. Вся ее жизнь была трудной. Когда умер муж и она осталось с двумя мальчиками, когда она брала подряды, чтобы заработать, когда ее кожа горела под солнцем на тех огромных плантациях… Но вся долгая и трудная жизнь ничто в сравнении с тем, что она пережила тем летом, когда бегала прятаться к соседям в погреб, потому что стала бояться и боится и до сих пор… И, знаете, что было самым страшным в ее рассказе? Она достала конфеты для меня. За то, что я выслушала ее. О том пожаре, о ее курочках, о ее страхе. Она достала для меня шоколадные конфеты за то, что я просто послушала ее историю, а она, забывшись, убрала от лица ладошку.