Накануне 5 июля все только и говорили вокруг, что о предстоящих съёмках документального фильма в Малой Вергунке. Появились объявления в соцсетях, об этом сказали в местных новостях и объявлением оклеили все близлежащие к школе магазинчики. Объявление будто бы лаконичное – будет сниматься документальный фильм с использованием спецэффектов, просьба не бояться и открывать пошире окна во избежание повреждений стекла. Накануне вечером у детской площадки у той же 39-й школы женщина резко комментировала предстоящую съемку: "Кино они будут снимать!!! Лучше бы снимали, как боевики грабили "Монолит", завод "Каре", базу экскавации рядом. Здесь ведь не было украинских военных, чтобы списать все на них, здесь были только местные вояки".
И дальше пошёл нехитрый рассказ о том, как они пережили то лето. Их дом рядом с 39-й школой и блокпостом, который разделял и тогда, и сейчас Малую и Большую Вергунки. Из дома не выехали, не бросили его, и получили за то лето сполна и впечатлений, и "спецэффектов". Снаряд лёг в их дворе – стреляли тогда сильно в том районе – в их доме вылетели стёкла, и покорёжило крышу из металочерепицы, потолок летней кухни упал внутрь. Мужа рассказчицы контузило, а соседку тем взрывом убило. От того же обстрела пострадали ещё одни соседи – были ранены мать и сын. Вода, как ни странно на улице Гайдара была всегда, и к моей собеседнице за водой ходили с других улиц – ворота в её доме не закрывались. Да ещё у неё был генератор – купили накануне того лета – и у неё смотрели и телевизор, и заряжали телефоны все соседи. А потом она стала замечать, что кто-то набирает воды деликатно: попить и приготовить, а кто-то увозит от неё на тачке по 100 литров каждый день. А все через ее счетчик, и все на ее карман. Она даже спросила у одной такой гостьи: "Вы и дома каждый день 100 литров расходуете?" На что та ответила: "Не переживайте, война все спишет, эти долги нам простят, и платить не придется". Был тогда такой миф о том, что все долги по коммуналке простят за то лето. Куда там, все пришлось оплачивать, и никто не предложил тогда из тех визитеров ей помочь. После она зареклась помогать кому-то так вот сердобольно, а потом оплачивать счета за воду, которой пользовались все, кто просил. А после приходила "комиссия" – осматривали ее повреждения. Выдали ей стекла и штапик (а у неё-то повылетали стекла из стеклопакетов), выдали ей 6 листов шифера ("И куда я их притулю, если у меня металлочерепица?!"). А летнюю кухню признали подсобным помещением, она не считалась жилой постройкой, и в программу восстановления не попала. Вот и вышло, что и окна, и крышу пришлось чинить им с мужем самим.
В то лето на их улице многие выехали. Но обидно было за тех, кого бросили – стариков. Дети выехали спасаться, а стариков оставили, свое, типа, уже пожили, куда с такой обузой ехать-то?! А те немощные, даже за хлебом выйти не могли, не то, чтобы стоять в очереди часами. Выглядывали из ворот и робко просили у спешащих прохожих: "Мне бы кусочек хлебушка только". И кто бойче, кто мог в тех очередях за хлебом стоять, делился, честя детей этих стариков, кто сбежал от них, спасаясь от войны, не спася своих же родителей.
За то лето все увидели, как обогатились те, кто имел оружие тогда. Заводы у плотины были разграблены дочиста. Не только продукцию забирали, но и стройматериалы, двери, кондиционеры. Подгоняли машины и вывозили не таясь, днем, на глазах у всех. Топтали, забирали, спешили успеть. Стоят те предприятия и теперь без стекол и людей в них. А ведь давали они работу, давали возможность жить многим. Кому они помешали? В чем был политический окрас базы экскавации?
И еще с перерывом в четыре года вернули блокпост на прежнее место. Притащили бетонные блоки, выкрасили их в полоску, будку от дождя поставили, душ и сортир. И досматривают сейчас люди с оружием каждую машину – документы, багажник, цель поездки. А ехать-то куда? Только в Большую Вергунку или Зеленую Рощу. Типа, ищут оружие, выявляют диверсантов по содержимому багажников. Наверное, можно как-то вплавь через Донец или вброд переправить что-то или перенести. Поэтому и досматривают все тщательно – прописку, техпаспорт, содержимое багажника. Тоже ведь фильм о войне и ее декорация…
И моя знакомая плохо говорит о войне. Плохо говорит о "власти", "военных", фильме. "Для чего они просят окна открыть? Чтобы люди ушли на работу – это же будний день, а к ним в дома влезли? Кому этот фильм нужен, если школу уже никогда не восстановят – разрушена". И правда, школу уже починят вряд ли. Прорехи в ней в этаж. Крыша рухнула. Отопления нет, сторож топит свою комнатку буржуйкой, выведя трубу из окна. Горы битых стекол – ни одного, кажется, целого на все два этажа. И нежилая школа, брошенная, страшная. А рядом детская площадка, лавочки, качели, песочница с видом на эту "декорацию" фильма о войне. Только дети этого района ездят учиться, куда придется, автобусами, потому что пешком не добраться до ближайшей школы. В утренней давке, с рюкзаками, поделками, цветами, бантами…А старая школа, старейшая в городе, смотрит прорехами в стенах в небо. Памятник этой войне, немой укор живым – тысячи прошли ее коридорами, став хорошими трактористами и строителями, водителями и пекарями, учителями и врачами. Тысячи ног прошли-пробежали тысячи раз под ее высокими сводами, а чинить школу сейчас некому. И стоит она страшным памятником этой войне, как декорация, с годами все колоритнее. Зашиты дыры в окнах таблицей Менделеева и правилами правописания – фанерными, яркими, из той ещё жизни. Мебель вывезена, до последней розетки вывозили всё из неё. То ли спасали, то ли грабили. И жаль отчего-то, что и мой ребенок будет ездить перекладными в какую-то другую школу и назад, а его дед окончил эту школу когда-то, считая ее лучшей в лучшем районе лучшего города в мире.