За окном чудесная ранняя осень. Прохладное утро сменяет жаркий полдень, падают созревшие грецкие орехи и первые желтые листья, поцелованные сентябрем. Под ногами шуршат листья груши-дички – в природе все идет своим чередом, а человек, как известно, привыкает ко всему.
Год назад тоже был сентябрь. В отличие от этого сентября – без света, воды и связи. Год назад можно было увидеть людей с планшетами и ноутами возле "Дома правительства" – там было электричество. Кое-кто садился на асфальт или прижимался спиной к фундаменту здания. Связь "ловила" кое-где, но мы все не расставались с телефонами, наблюдая за антенной на экране телефона по мере передвижения по городу.
Чуть больше года назад война сократила количество моих работ с трех до одной. Мой приятель раньше шутил, что если уволить меня с моих работ, в Украине решится проблема безработицы. Итак, год назад у меня осталась всего одна работа, на которой, как оказалось позже, заплатят спустя полгода. Не знаю, в порыве какой решительности я пошла в "Дом профсоюзов" – там в 8:00 ежедневно озвучивали вакансии. Кроме меня желающих работать было достаточно. В зал вбежал парень и как-то сразу без всяких пояснений начал зачитывать вакансии. Требовались строители, врачи и добровольцы на фасовку секонд-хенда. Желающих на последнюю вакансию оказалось отчего-то много и все обменивались адресами. По моей специальности вакансий не было, и я пошла в "Дом правительства". Попасть туда было непросто.
Сейчас я не решилась бы вот так без пропуска покорять его этажи. Но год назад дома меня ждали моя пожилая мама и крошечный сын, кроме меня никаких других источников средств и продуктов в моей семье не было.
Отсутствие денег добавляло решительности. Из-за боевых действий я провела август на полу, прикрывая сына. Это закалило.
На входе и перед входом в "Дом Правительства" были люди с оружием, на колоннах были приклеены стихи, фотографии диверсантов, лозунги, а перед входом висели фотографии погибших.
Я была потрясена всем. Я раньше бывала внутри облгосадминистрации — ковровые дорожки, высокие двери, тишина и благоговение. То, что я увидела, мало походило на то, что я помнила. Кабинеты с напечатанными на принтере должностями и фамилиями, большой телевизор в холле и диван.
Мне дали рекомендательное письмо о работе, но по месту, куда меня направили, мне не выдали зарплату, и до сих пор должны за ноябрь прошлого года. Как говорит моя подруга, ноябрь и еще полгода нам простили.
Да, все это было год назад. Я регулярно ходила, как и многие, к "Дому Правительства", чтобы получить единственную газету и единственный источник информации в городе без электричества. В одни руки давали одну газету, всегда кто-то просил: дайте посмотреть, если уже прочитали.
Год назад пустили поезд Луганск-Киев. Мне очень нужно было в Киев, я купила билет и узнала, что назад я не могу приобрести билет, потому что продажа предварительно действует только на 14 дней, поезд могут в любой момент отменить. Когда я думала о поездке в Киев, мне казалось, что на нас набросятся прямо на вокзале, потому что мы из Луганска. Перрон в день отправления из Луганска был настолько заполнен, что двигаться в такой толпе было почти невозможно. Горы вещей, студенты, дети. Поезд подали за минуту до отправления, образовалась страшная давка. Со мной в купе ехал шахтер с женой и тремя крошечными детьми. Они перебирались на новое место жительства со всеми вещами. Отец семейства всю дорогу рассказывал о бесчинствах боевиков, о разграбленных магазинах. Я помню, что его дети ели домашний пирог, который им к поезду принесла бабушка. Вагон был заполнен до отказа. Многие выбирались насовсем – с узлами, детьми, наспех сложенными вещами. Всю дорогу мы говорили о том, кто и где прятался во время обстрелов. Это было актуально. Моя попутчица ехала к сыну и везла ему гитару. Странно, что такие вещи помнишь очень отчетливо – гитара в футляре, крошки пирога, которые дети доедали с ладошек.
Ночью поезд дважды досматривали – одна, а потом другая стороны. Светили фонариками, пристально рассматривали мужчин. После того, как мы выехали из зоны войны, появилась связь, и это было чудо. Заминка — кому звонить, моя семья осталась внутри "бермудского треугольника".
Киев оказался еще величественнее. И никто не бросился нас бить. В Борисполе на таможенном контроле, раскрыв мой паспорт, совсем не по правилам и дрогнувшим голосом женщина-пограничник спросила у меня: "Как вы там живете?! " Я стояла возле ленты, по которой двигалась ручная кладь, и рассказывала, а возле меня собрался десяток пограничников и улетавших. И только один из них спросил: "И много у вас там сепаратистов?" Помню, что на мой рассказ о том, что у нас нет света, воды и очень стреляют, все мои слушатели наперебой говорили: "Уезжайте оттуда. Там нельзя жить, уезжайте!"
Когда я ехала назад, мир не повернулся вспять. У меня снова спрашивали, как мы там. Спрашивали участливо, искренне, по-доброму. Мои чемоданы в луганский поезд донес парень-заробитчанин из Львова, с которым мы познакомились на вокзале, ожидая наших поездов. И от этого контраста мирной и не изменившийся жизни возвращаться домой было еще больнее. Я целовала его возле вагона за всё: за мои чемоданы, за купленный мне кофе, за то, что мир остался таким же в зоне мира.
Что поменялось за год... Ушли иллюзии, что станет лучше. Я не читаю газет и не смотрю телевизор. Я стала жестче, хотя для меня этот год не был голодным. Кто-то говорит, что война сделала людей добрее и лучше. Не знаю, я не вижу этого. Год назад у меня было куда больше оптимизма и наивности. Я жила в меняющимся мире, а сейчас я вижу на пару шагов вперед, и от этих знаний мне никак не легче.