Фото: Яна Викторова
Отец моего ребёнка каждый вечер, как по часам, сидит в Интернете. С 22:00 до 00:15 мигает под его фамилией огонёк присутствия в Одноклассниках. В его ленте сотни "классов" эпохе СССР, ветеранам и бездомным животным. И если бы мы составляли портрет этого человека только по ленте его активности в соцсетях, он понравился бы многим женщинам – сентиментален, очевидно, порядочен, жалостлив и воспитан в СССР. Вероятно, он таким показался бы всем, кто не знает его лично. Но зная больше, я могу точно сказать, что между лайком ветерану и реальным поступком, скажем, цветами к 9-му Мая живому фронтовику, никогда не будет стоять знак равенства. И между классом несчастному бездомному псу и кусочком хлеба умирающей собаке тоже никогда не будет стоять знак равенства. Эти плоскости, как слова и поступки, могут никогда не пересечься.
...Летом 2014 я случайно увидела его. Он, обливаясь потом, тащил неподъёмный аккумулятор. Я видела его из окна маршрутки, когда ехала под "Дом правительства" выпрашивать гуманитарку. Нашему сыну тогда было полтора года, и мне позарез нужны были памперсы и детское питание. Позже подруга скажет мне, что я слишком категорична и слишком упёрта. Она повторит мне это тысячу раз, призывая простить и принять отца своего ребёнка, делая скидку на то, что мы все разные. И ещё, что многие стереотипы просто ошибочны. Дать шанс. Простить. Принять. Принять как есть, без условий и условностей.
А я ездила тогда под "Дом правительства" раз в неделю, чтобы попросить продуктов и детского питания, умоляя и уговаривая незнакомых людей впустить меня и выслушать. Каждую ночь тогда мы сползали с кровати на пол, чтобы быть в относительной безопасности под обстрелами. Лежали, пережидая ночную канонаду, накрывая с бабушкой моего сына. "Ту-дух" – колотилось сердце сверху и снизу. И мой сын снизу молча смотрел на нас, когда мы падали сверху на него в простенке между кроватью и тумбочкой, узким для двоих, жарким тем летом. Ночью мы стаскивали его на пол и ложились сверху, чтобы спасти, накрыв собой. Без света мы не решались бежать в погреб ночью, а днем мы сидели там часами. Читали со свечкой детские книжки, кутались в кофты в сыром погребе, пережидая перепалку орудий.
Мой сын долго молчал после того лета. И пройдя этот путь в одиночку, я не готова простить и принять, разрушив условности, воспитание и стереотипы.
Он ни разу не узнал, как мы. Живы ли. Есть ли у нас еда и деньги. Как живет его сын и жив ли. Я прошла по той дороге в одиночку. И встретив этого человека сейчас, не зная его совсем, как и многие я думала бы, что он сентиментален и порядочен. И вероятно я никогда бы не поняла, почему он до сих пор один.