У меня есть приятель, который до лета 2014 года жил с мамой. Никакого нонсенса в этом не было – так было обоюдоудобно. Летом 2014 года нужно было что-то решать, и то лето оказалось показательнее всех предыдущих лет вместе взятых. Во-первых, мама оказалась в том возрасте, когда перемещения на большие расстояния ей были уже не под силу. А мой приятель, наконец, понял, что между ним и его мамой всё-таки есть эти 40 с лишним лет разницы… Она вышла с ним из города – на их восьмом этаже не было воды и света, а вокруг очень стреляли. Выход из города был долгим и сложным – пешком, с неподъёмными сумками и под обстрелами. Но они вышли. И дальше оказалось, что вопросов ещё больше, а дорога была не самым большим испытанием. Нужно было где-то жить и где-то работать.
Ей было 75, и логично было, чтобы обустройство быта взял на себя мой друг. Но об этом проще писать и на всё намного проще смотреть со стороны. Но с войной он лишился работы, а снимать жильё без денег почти невозможно. И мама вернулась назад, когда появилась первая возможность. Уговаривала вернуться и сына, но он наотрез отказался ехать в оккупированный город. И дальше началась их жизнь врозь. Он там, она дома. С переменной связью и массой проблемой. Когда люди всю жизнь живут вместе, им нет нужды делать работу друг друга. Оказалось, что мама отвыкла от решения мужских вопросов, а мой друг не умеет стирать и готовить. Но он был в том возрасте, когда можно учиться, а она в том, когда к лишениям привыкают. И они стали жить на телефоне. Она диктовала ему рецепты своих супов и вторых блюд – под запись и пошагово. А он искал дистанционно тех, кто починит ей кран. Вместе и врозь, страдая от этой новой жизни и привыкая к ней…
Мой друг передавал с оказией маме то, чего она не могла купить сама, а она закрывала вишнёвое варенье и бережно перематывала каждую банку в газету, чтобы передать ему всеми теми друзьями, которые появлялись в их доме с приветами от него. Так вот дистанционно от установил маме веб-камеру с круговым обзором, чтобы понимать, знать и видеть, чем она живёт и не ждать просьб от неё, а она смогла научить его готовить то, что он ел дома… Но какими же сложными были эти года! Он становился старше, а она старела. Оба страдали на расстоянии. Молча, чтобы не расстраивать друг друга. Он молчал о том, что у него нет денег снимать жильё и спит он в чужой кухне в своём спальнике, появляясь там только по ночам. Он вообще молчал о многом в тот первый год – что ест один раз в день и ходит пешком, что сам клеит и сшивает свои старые кроссовки, в которых ещё можно ходить. Но мамы чувствуют сердцем, им не нужны слова. Она знала упёртость и настойчивость своего сына. Она знала, что он выберется, и берегла его тыл. И ещё она понимала, что многие ошибки – её ошибки. Она не смогла научить его раньше всему тому, что так экстренно он учил сейчас – навыкам жить самому.
Ей под восемьдесят сейчас. И за эти три года они виделись всего пару раз – это сложно и дорого. А мой друг уже смог снять комнату в квартире у пьющей хозяйки, найти работу и чуть лучше питаться. Он по-прежнему дистанционно помогает маме оттуда, а она любит его отсюда, закрывая всё также вишнёвое варенье без косточек. Хотя эта история вовсе не о любви, правда?