Округа пахнет гнилью после двух дней обильных дождей. Речушка в конце моей улицы полная, старые насосы (музейный экспонат!) работают во всю мощь, чтобы перекачивать воду из речушки в реку рядом. От земли идет испарение. Парко, тяжко, потно. И этот запах гнилых фруктов, травы, влажной земли ползет повсюду. Мы идем сквозь эти испарения и жару привычно – за молоком. Рассматриваем сломанные ураганом ветки, высохшие отчего-то деревья и следы старой стихии, "съевшей" краску на заборах на одном уровне. Ватерлиния того лета, когда от отсутствия электричества вода поднялась в погребах, затопила дворы, вошла в дома. Насосы заработали вместе с электричеством через пару месяцев, но этот водяной след теперь навсегда. Мы воображаем себя туристами в наших привычных джунглях.
Каждый поход за молоком – история, которую я храню по крупицам и придумываю каждый раз разные дороги, рассказы, впечатления для сына. В детстве ведь все на всю жизнь. "Я лечу в космос! С тобой!", – пока бабушка не видит, мы позволяем себе непозволительный экстрим: залазить на деревья и верхушки деревянных лестниц, ходить по насыпи между нашими речками и сидеть на берегу реки под старыми цистернами – там самые сильные водовороты. Все это риски – большие или меньше – но мы хитрим и гордимся собой после таких приключений. Ведь это на всю жизнь. На мою жизнь уж точно. Под ногами чавкают фрукты – абрикосы, груши, алыча, яблоки, гливы. Мой щедрый край усыпан фруктами. Наш гоночный "Маквилон" давит колесами фрукты, и запахи смешиваются с жарой. На одной из улиц мы находим старый беленый дом – из "богачей" тех еще лет. На доме диковинная лепка – женские лица, виноград, листья. Дом светло-голубой и белый, выкрашен аккуратно и стоит ну углу улицы. Даже сейчас видно, что дом этот из "богачей". Очень уж затейлив, аккуратен. Я трогаю его стены. На наших улицах время живое, его можно почувствовать кожей, вдохнуть. Оно в глине, которой еще латают дыры домов, оно в диком винном винограде, который повсюду. Оно в безудержном пьянстве, которое отчего-то оправдывают. В торговле самогоном и долгах перед этими самогонщиками и хозяйками маленьких магазинов, в которых можно купить хлеб и кое-какие продукты или взять их в долг, под запись. Традиции эти навсегда. Порода! Кто впитал в себя эти запахи, где бы ни жил после, пронесет это на всю жизнь – трудолюбие, гостеприимство, душевную червоточину (уж простите), умение гулять днями, пить неделями, работать без устали, до смерти, провожать всем миром. И я не знаю, хорошо это или нет. Вместе с такими достойными чертами идет что-то еще, неуловимое, местное.
Мой сосед пошел в так называемое "ополчение". Я знаю его всю жизнь, хотя он здесь из чужаков. На его машине украинский номер, который он не заклеивает, как многие сейчас ЛНРовским трехцветом. И только такой деликатный и неприметный знак на зеркале – георгиевская лента – в духе времени. Я знаю своего соседа сто лет, мы работали когда-то вместе. И я знаю, что он не упустит своего, и если в "армии" боевиков платят, он будет там, потому что амбициозен и ловок. Всю жизнь, как и многие, он пытается выбраться из бедности, стать кем-то. Всю жизнь он работает, его супер-приобретение – эта старая машина зеленого цвета, на которой теперь он ездит на новую "работу".
Мы идем с сыном по этим лужам по колено, по грязи, топча ее старыми сандалиями – здесь в самый раз только такие. И тайком я думаю, что могла бы также толкать коляску где-нибудь в Мюнхене или Торонто, если бы волей случай мой старый родительский дом не затерялся здесь, в этом странном месте без будущего, пропитанного неистребимой грязью, летней жарой, запахами гнили и влажной земли.