фото img-fotki.yandex.ru
В разное время в столице Слобожанщины читали свои стихи Есенин, Маяковский, Ахматова, Мандельштам и Волошин. А еще под Харьковом гостил влюбленный Пастернак.
Сергей Есенин прожил в Харькове почти месяц — с конца марта по конец апреля 1920. В наш город он приехал вместе со своим товарищем Анатолием Мариенгофом и с вокзала отправился разыскивать друга Льва Повицкого, у которого собирался остановиться. "Идут Есенин с Мариенгофом по Харькову где-то в районе Университетской горки и думают: как же им найти Повицкого? Видят франта, которому мальчишка до блеска чистит обувь. И он совершенно случайно оказывается Повицким!" — рассказывает краевед, кандидат филологических наук Михаил Красиков. Есенин остановился у Повицкого, который снимал комнату у служащего Адольфа Лурье в доме №15 (сейчас на месте этого дома пустырь) по улице Рыбной (ее харьковчане знают как Кооперативную).
ЛЫСЕЮЩИЙ ДОНЖУАН. У Лурье было пять дочерей, которые Есенина просто обожали. "Кстати, благодаря младшей Лурье, Лизе, из-под пера Есенина появилось стихотворение "По-осеннему кычет сова". Как-то во время завтрака 16-летняя девица случайно оказалась за спиной поэта и с детской непосредственностью обронила: "Сергей Александрович, а ведь вы лысеете!". Для донжуана Есенина это был шок".
Поездка в Харьков принесла Есенину очередную любовную победу. Здесь поэт встречался с 19-летней Евгенией Лившиц, которая тогда работала служащей в одной из статистических контор города. Есенин выбрал девушку из череды своих поклонниц, которые приходили в дом Лурье. "Кстати, во дворе этого дома стоял распряженный тарантас, и в нем ночи напролет поэт и его поклонница спорили о преимуществе неточных рифм над точными", — рассказал Красиков. Есенин называл Женю в шутку "Рыфмочка" — девушка произносила слово "рифма" через "ы", что забавляло Есенина. Роман с Лившиц, впрочем, не стал мимолетным увлечением и продолжился затем в Москве.
Довелось Сергею Есенину столкнуться и с чисто харьковскими явлениями. "Местные воры, которых называли раклами, украли у него на улице часы. А наутро трофей подбросили поэту на порог дома Лурье, где он остановился. И записку оставили: "Серега, извини. Сперты ошибочно", — говорит Михаил Красиков.
К ЛЮБИМОЙ НА ЗМИЕВЩИНУ. Будущий автор "Доктора Живаго" провел июль 1915 под Харьковом, в селе Красная Поляна (нынешний Змиевской район). Поэт в то время был страстно, но без взаимности, влюблен в Надежду Синякову, с которой познакомился в Москве, и гостил в ее имении, которое сегодня, к сожалению, почти не сохранилось. Надежда Синякова жила под Харьковом с родителями и сестрами. Сестер Синяковых — Марию, Надежду, Зинаиду, Оксану и Веру — называли "музами российского футуризма". Умницы и красавицы, обладающие музыкальными (особенно Зина) и художественными (Мария) талантами, в разное время были возлюбленными Владимира Маяковского, Бориса Пастернака и Велимира Хлебникова. Надежда была "своенравна, иногда упряма, резка в суждениях: могла сказать, прижимая руки к голове, после ухода какого-нибудь отличающегося глупостью и болтливостью гостья: "Мазохизм!". Надя могла, например, расстроить какое-нибудь предприятие, сказав в последний момент "я не пойду!" или "я не буду!" и прихлопнув ладонью по столу. Переубедить ее было невозможно. Внешне она была непохожа на сестер: очень смуглая (такую смуглость я потом видел в Одессе, — говорит Косарев), южная, необыкновенно красиво и оригинально одевалась", – пишет в своих воспоминаниях художник Борис Косарев. Именно после поездки в Красную Поляну появились известные строки Пастернака: "Плакучий харьковский уезд, русалочьи начесы лени…". А своенравная Надежда вдохновила поэта на цикл стихотворений "Скрипка Паганини".
ТЕЛЕГРАММА ОТ АХМАТОВОЙ. Анна Ахматова только раз наведалась в Харьков. Уже именитая, но еще не опальная, 22 апреля 1924 года она выступала в городской Общественной библиотеке, которую теперь мы знаем как библиотеку имени Короленко. Вступительное слово произносил какой-то "советский критик" — в то время это обязательным атрибутом литературного вечера. "И хотя он всякие глупости болтал, это, слава Богу, не смазало впечатления от выступления поэтессы. Она, одетая в длинное черное платье, читала стихи и казалась очень молодою, "величественной и беспомощной". А затем, после выступления местная певица пела романсы на слова Ахматовой", – рассказал Красиков.
Много лет спустя, уже после войны, Ольга Бондаренко, работавшая в той же самой библиотеке, написала Ахматовой письмо и вложила в него некоторые свои стихи. "Ахматова зачастую на такие послания даже не отвечала, — отмечает Михаил Красиков. — Помните ее строки: "Я научила женщин говорить, но, боже, как их замолчать заставить?" Слишком многие ей подражали. А на письмо Бондаренко Ахматова ответила телеграммой, похвалила стихи харьковчанки". Впоследствии один из публикаторов напечатал произведения Бондаренко, затерявшиеся среди бумаг великой поэтессы, как стихи самой Ахматовой. Но исследователи, конечно, установили ошибку. Хотя ошибка-то знаменательная!
МАНДЕЛЬШТАМ КУПИЛ ШУБУ ИЗ ЕНОТА
Осип Мандельштам побывал в Харькове дважды: в 1919 и в феврале 1922. "Мы всегда Мандельштама представляем гонимым поэтом. А ведь Харьков в его судьбе стал местом, где он столкнулся если не с роскошью, то хоть с ее призраком", — отмечает Михаил Красиков.
В 1922 известного харьковского врача Тринклера пригласили в Ростов, чтобы тот сделал операцию высокому партийному работнику. Там, в Ростове, хирург и познакомился с поэтом. "Тринклер был человеком образованным и любящим литературу, и поэтому он пригласил Мандельштама в Харьков, чтобы тот прочел свои стихи. Тринклера к партийцу привезли в отдельном шикарном вагоне и назад отправили таким же образом. И вот Мандельштам с женой Надеждой в первый и последний раз в своей жизни ехал в таких барских апартаментах", — рассказал "Сегодня" Красиков.
Поездка в Харьков Мандельштаму запомнилась не только путешествием в отдельном вагоне. "На рынке, который сейчас называется Центральным, поэт купил себе шубу. Взял у какого-то дьячка — поношенную, из рыжего вылезшего енота и совершенно за бесценок. И потом в этой шубе он ходил по Москве. А одна дама, сначала чиновная, потом репрессированная, как-то призналась Надежде Мандельштам, что долго не могла простить поэту его барственного вида в этой шубе", — смеется Красиков. Образ харьковской шубы литературоведы впоследствии не раз отмечали в стихотворениях и прозе Мандельштама.